Рассказал(а):

ромка

…Москвич в ...дцатом поколении и сын не самых бедных...

…Москвич в ...дцатом поколении и сын не самых бедных родителей, Анатолий считал себя мачо. Нет, даже не так – Мачо. С большой буквы.
Чёрная сорочка, остроносые замшевые туфли, белые штаны, дорогой парфюм.
Стильная лёгкая небритость, длинные тёмные волосы, глаза с поволокой, презрительная поджатость губ при виде российской действительности – всё это придавало выбранному имиджу окончательную отточенность. И даже - породистость.
…Между нами, Толик вообще обожал это слово – «породистость». И во всём пытался ему соответствовать.
Своё имя Анатолий не любил. Его сокращённый вариант – Толик – презирал, считал не породистым и всячески культивировал обращение к себе по прозвищу. Прозвище Толик придумал себе сам – Толедо. От этого названия, по мнения Анатолия, веяло звоном клинков, запотевшим бокалом «Малаги», терпким сигарным ароматом, жаркими объятиями кастильских красоток и, конечно же, породистостью. Жил Толедо в полном согласии с выбранным имиджем.
По утрам – кофе.
Днём – тусовка возле ВУЗа, куда реже – сам институт.
Вечером – преф с друзьями. Ночью – клуб. После полуночи – секс…
Девочек, кстати, Толедо с лёгкостью кадрил направо и налево. Когда он, пятикурсник, нарочито медленной породистой походкой перемещался по институту, окрестное женское поголовье просто млело. Это тешило.
Как-то случайно заглянув в читальный зал институтской библиотеки, Анатолий споткнулся глазами о силуэт брюнетки, печально поникшей над грудой фолиантов. Простенькое платьице выгодно подчёркивало совершенство девичьей фигуры... Как в таких случаях поэтически говаривал сам Толедо: «Прекрасная реалия - сиськи, зад и талия!» Не теряя плавности движений, Толик прихватил из вазы, что пылилась на книжной полке, искусственную гвоздику. Дошагал до окошка, откуда на Мачо с обожанием уставились чуть раскосые глаза молоденькой библиотекарши Любочки.
- Поведай мне, о Любовь моя.. - Толедо едва заметно кивнул в сторону читательницы-незнакомки. - …Это кто?
- Это? – Любочка выставилась из окошка. – Это Танька со второго курса истфака.
- Москвичка?..
- Не-а… Из какого-то заштатного Мухосранска. Ботанка. Книжки берёт килограммами. И все читает, прикинь!.. Живёт в общаге.
- Спасибо, золотце. – Толедо улыбнулся и неуловимым движением материализовал перед носом библиотекарши гвоздику.
…После четвёртой пары Танечка бодрым скоком устремилась на цокольный этаж. Приняла из рук седой гардеробщицы плащ и уже собиралась накинуть его, как почувствовала – одежда за что-то зацепилась. Оглянулась. В плащ вцепились две руки с холёными ногтями, принадлежащие весьма импозантному молчелу. Молчел был чем-то неуловимо похож то ли на Бандераса, то ли на артиста Юрского в роли Остапа Бендера…
- Меня зовут Себ@стьян Перейра Толедо. Позвольте помочь?..
- Плащ отдайте. – Татьяна терпеть не могла нежданных помогальщиков. Да ещё и таких, которые незаметно подкрадываются со спины.
- Но, прекрасная донна, я хочу всего лишь…
- Не стоит. Я достаточно взрослая, чтобы справиться с вдеванием рук в рукава самостоятельно. – и Таня выдернула плащ из толькиных рук.
- Вот с*чкa… - невольно вырвалось у Толедо при виде удаляющейся спины второкурсницы.
- Что, обломался, брат?
Толик повернул голову. Рядом торчал ехидно ухмыляющийся напарник Анатолия по преферансу Васек по прозвищу Трубачев.
- Ну, почему же обломался?.. – Толедо ощерился. – Мы с этой Танечкой-козочкой ночью тааааак зажигали, что просто ВАУ.
- Чего ж тогда она так от тебя дунула?
- Да я сказал, что сегодня с вами иду в преф дуться. Ну и, соответственно, этой ночью ей ничего не светит. А эта ненасытная вусмерть обиделась…
- Везёт же тебе, Толедо, на клёвых тёлок. – со вздохом позавидовал Трубачев. – Хотя по одежде твоей тёлки и не скажешь, что она – клёвая.
- Ничего ты не понимаешь, Вась, в тёлках. Провинциалки – они самые в постели ненасытные… Изголодались, понимаешь, на своих сеновалах.
Надо отметить, что Василий своё прозвище заработал не просто так, а в тяжких трудах. Не было такой сплетни, услышав которую, Трубачев тут же не растиражировал бы в массы. Не раструбил бы, так сказать. Поэтому нет ничего удивительного в том, что через кратчайшие сроки слух о новой пассии Толедо разлетелся по всем закоулкам института.
Первый звонок для Татьяны прозвенел где-то суток через двое, когда согрупница Лариска, пакующая после лекции свои конспекты в сумочку, жеманно бросила:
- Везёт же тебе, Танька. И в московский ВУЗ поступила, и парня видного отхватила…
- Чего я отхватила?.. – не впопад откликнулась Татьяна, норовя впихнуть невпих*емое – толстенную блочную тетрадь в и так забитый учебниками до предела пакет.
- Ой, не делай такие глаза!.. А то я не знаю про Толедо.
- Про какого Толедо? – тетрадь не лезла хоть ты тресни, но Танечка не сдавалась.
- Про Толика с пятого курса, у которого ты каждую ночь проводишь.
- ЧЕГО?!.. – Таня так удивилась, что даже выпустила клятую тетрадь, и та немедленно бухнулась на пол.
- Того! – передразнила Лариска и обиженная удалилась. У неё у самой были виды на Толедо, а тут - эта провинциальная прошмандовка…
Вторым звонком в тот же день стала неразлучная парочка однокурсниц под кодовым названием Вэ-Вэ. Вэ-Вэ, потому что одну звали Вероникой, а вторую – Василисой. Причём, в отличие от сказочной тёзки, Василиса была вовсе не премудрой, а – дура-дурой. Конопатая Вероника была умнее, но после первой же бутылки пива её интеллект начинал плавное и неумолимое сползание до уровня «ай-кью» подружки… Сегодня Вэ-Ве по случаю бёздника Вероники были пьяны в хлам, что не помешало им зачем-то вечером припереться в библиотеку. А там как раз терпеливо долбила биографию кардинала Ришелье Татьяна.
- Приветт! Тань, тут ввсе гговорят, что у ттебя с Толедо рроман? – речь давалась Веронике с явным трудом.
- Ттттань… - Василиса, чтобы не шататься, опёрлась о подругу. – Это… Я никому не скажжжу… Ты тока ответь, Ттань… Как Тталеда в ппостели?..
- Ага, ммы ниикккому… не скажжем! – заплетающимся языком подтвердила Вероника, осоловело посмотрев на закипающую Танечку.
Ту уже просто рвало и метало:
- Я. С. ТОЛЕДО. НЕ. СПЛЮ!
- То есть… у вас чисто ппппп… - Вероника собрала волю в кулак и, наконец, выговорила последнее слово отчётливо. - …Пппетинг?
Таня зло сгребла книги со стола. Чуть позже по дороге в общежитие пощупала свои щёки. Они горели.
Третий звонок отметился в сознании Татьяны следующим утром, когда, опаздывая на семинар, она нос к носу в институтской рекреации столкнулась с Трубачевым. Тот осклабился, развёл руки и игриво протянул:
- Кого я вижу, Боже ж мой! Танюсик, пошли по пивчанскому со мной и Толедо. Я угощаю!..
Как известно, после третьего звонка начинается представление. И оно воспоследовало.
- А где Толедо? – сухо поинтересовалась Таня, отстранённо отмечая, как руки сами сжимаются в кулаки. Как когда-то в школе, перед дракой с мальчишками.
- Ну где?.. Где обычно в это время. Сидит в нашей столовке – кофий пьёт.
- Спасибо. – кротко поблагодарила Татьяна и вместо семинара решительно направилась в институтскую столовую.
- Так что там с пивом?.. – крикнул вслед ей Трубачев.
Ответа не последовало.
Васёк не соврал. Толедо действительно торчал в столовой. И, закинув нога на ногу, а также породисто держа чашечку с эспрессо двумя пальцами, пушил хвост перед стайкой студенток:
- Вот вы говорите: «Феллини!..» - Толик сделал красивую паузу, шевельнул бровями, чувственно лизнул свою нижнюю губу. – …А я вам отвечу вопросом: «А кто он?» Кто он, этот Феллини? Феллини – слишком много о себе возомнивший неореалист – не более того. Если мы возьмём того же Кустурицу…
Но почитательницам таланта Феллини было в этот день не дано узнать, что бывает, если взять того же Кустурицу. Ибо в этот самый момент кто-то неожиданно гаркнул во всю ивановскую:
- Ага… ТОЛЮСИК!
Оглянулись все, присутствующие в столовке. От лестницы пружинистым шагом пантеры на Толедо надвигалась Танечка.
- Ээээ… - Сбитый с панталыку столь вульгарным обращением, Толедо чисто по-детски удивлённо захлопал глазами. Из опрокинувшейся чашечки по ослепительно белым штанам Мачо растекалось ослепительно бурое пятно кофейной гущи.
Тем временем Татьяна притормозила в шаге от Анатолия, критически окинула его взглядом…
- Я тут услышала, что, ОКАЗЫВАЕТСЯ, ЖИВУ С ТОБОЙ. И ТЫ МЕНЯ даже ТРАХАЕШЬ ПО ТРИ РАЗУ НА ДНЮ?!
…Внезапно обострившаяся женская интуиция недвусмысленно подсказала филлинофилкам, что сейчас тот самый случай, когда пора делать ноги. И делать их быстро. Пространство вокруг Толедо и Танечки опустело в момент.
- Детка, послушай… - попробовал, было встрять Толик, но Татьяна не дала ему ни шанса, сделав то, от чего у всех свидетелей разом отпали челюсти.
- …ТРАХАЕШЬ МЕНЯ, значит? Ладно. – Таня плюхнулась на стол, задрала повыше платье и широко разбросала ноги. – Тогда давай.. тpaXай. Давай, давай. ВЫ@БИ МЕНЯ ПРЯМО ТУТ! Доставай свою СЕПУЛЬКУ!.. ВДУЙ МНЕ – ТЫ Ж МУЖИК! НУ ЖЕ!..
И Толедо вдул.
Т.е. ошалело вскочил. И ничего не видя вытаращенными глазами, побежал из столовки. Споткнулся о первую ступеньку лестницы. Упал. Размазывая кофе по штанам, поскакал на четвереньках. А за сдувшимся Мачо катилось гулкое эхо демонического хохота Танечки.
Насмеявшись вдоволь, Таня спрыгнула со стола, одёрнула подол платья и только тут заметила совершенно одеревеневшие лица окружающих. Застенчиво улыбнулась. Тихо-тихо прошептала в гробовой тишине: «Извините».
- Чума… – громко и отчётливо сказал кто-то.
Так с тех пор так и стали в институте называть Татьяну – Чума.
Она успешно доучилась до пятого курса, окончила институт с красным дипломом, а потом, через положенный срок, с блеском защитила кандидатскую диссертацию.
Ну, а Мачо… Через два дня после танькиного бенефиса он забрал свои документы из ВУЗа и куда-то пропал. Куда – не знал даже его лепший кореш Васёк Трубачев. Тем всё и кончилось.