Cтранная, все-таки, штука - память! Как только...
Cтранная, все-таки, штука - память!
Как только произношу слово "зубоскал" или производное от него, так сразу вспоминаю:
Школа. 8-й класс. Сочинение по пьесе Грибоедова "Горе от ума".
Mой дружок - Сашка, вместо того, чтобы писать Скалозуб, везде старательно выводил - Зубоскал.
Вот я тогда над ним позубоскалил, стараясь отыграться за мой недавний позор.
Сашка лишь отшучивался:
- Да по фиг! Зато мне за моего Зубоскала никто строгий выговор не объявит!!
Тут он был прав. A все началось с того, что нам нужно было наизусть выучить монолог Фамусова из той же пьесы. Помните?:
- Вот то-то, все вы гордецы!
Спросили бы, как делали отцы?
Вырванная из констекста, фраза звучит несколько двусмысленно, но речь сейчас не об этом.
Перед уроком, на перемене, черт меня дернул повторить монолог еще раз.
- Смотри не перепутай, а то скажешь вместо "гордецы" - слово "наглецы", - пошутил Сашка.
Я лишь отмахнулся:
- Не мешай!
На свою и на мою беду учительница вызвала меня к доске первым.
Стоя перед классом, я театрально вытянул руку в сторону одноклассников (да чего уж там - любил повые... в смысле - повыделываться!):
- Вот то-то, все вы наглецы!, -
и застыл с открытым ртом, в то время, как класс уже лежал от хохота.
А чего смеялись? Я ж, по сути, их наглецами назвал.
Е-мое!! В голове мелькали мысли и ни одной путевой:
- Блин! Ну как я мог!!!
У дружка от восторга аж слезы выступили, так ему весело было!
Мысли в голове, наконец-то, определились:
- Hу, гад, наваляю на перемене!!!!
Учительнице посадить бы меня на место, глядишь удалось бы урок спасти, но она, нахмурясь, тем не менее, милостиво кивнула:
- Начни сначала:
Уже не настолько вдохновленный и одухотворенный, я подождал, пока класс успокоится, и, тем не менее, снова артистично (как тогда мне казалось) вытянул руку:
- Вот то-то, все подлецы!
На этом урок закончился.
Все рыдали, а дружок мой, так вообще, где-то под партой бился в конвульсиях!
Учительница, до глубины души возмущенная таким кощунством по отношению к классику, влепила мне единицу.
Затем меня вызвали к директору, наверное, подозревая во всем происшедшем злой умысел и в довершение всего на общешкольной линейке мне объявили за срыв урока строгий выговор с занесением в личное дело.
По-моему, это был уже пятый или шестой выговор!
А учительница так обиделась за Грибоедова, что больше никогда не просила меня рассказать этот злосчастный монолог, хотя я старательно тянул руку вверх.
Может она боялась, что я придумал какие-нибудь новые рифмы?