(не мое) Как я сам себя на губу сажал... Дело было...

(не мое)
Как я сам себя на губу сажал...
Дело было уже ближе к дембелю. Оставалось служить каких-то пару месяцев. Духи вовсю ели мое масло, налысо бритая голова и подшива толщиной в палец сообщали всем окружающим, что шли мои законные сто дней до приказа.
Ярко светило северо-кавказское солнышко. По случаю двадцать третьего февраля весь полк, включая и наш батальон, отдыхал. Все шакалы вместе с прапорами и контрабасами ужрались дешевой бесланской водки (ну и гадость, турецкий технический спирт с водой, хуже только китайская рисовая) и пребывали в разной степени невменяемости. Остальной личный состав всеми силами, кто как мог приближал наступление дембеля, то есть расслаблялись. Я же на своем рабочем месте за батальонным компьютером пытался в Red Alert победить войска НАТО и освободить своими краснознаменными войсками великобританских пролетариев из под гнета наглых капиталистических буржуинов.
Шла последняя миссия: английские линкоры на дальних подступах громили мои танковые соединения, не давая атаковать, зенитные комплексы не давали моим самолетам уничтожить линкоры, оставалось только скрытно подвести с моря подводные лодки и одним ударом утопить последнюю надежду врага.
В тот момент, когда я уже был готов скомандовать торпедную атаку, дверь кабинета распахнулась от удара ноги: на пороге стоял САМ! Заместитель командира полка подполковник У. собственной персоной. Диагноз не оставлял сомнений: водка булькает под кадыком и усугубляет дикое желание кого-нибудь взъ@бать:
- Солдат!!!
- Старший сержант, товарищ подполковник.
- Солдат! Какого х.я?!...
Тут нужно сделать лирическое отступление. Ну да, ближе к дембелю, я был вконец ох.евшим и распустившимся воином и позволял себе разговаривать с офицерами сидя, в неуставных носках и футболке, с сигаретой во рту и не скрывая раздражения. И мне плевать было на количество просветов и величину звезд на погонах. Я же не виноват, что командование не озаботилось поисками другого шарящего в компах солдата, и по этой причине за мной присылали машину аж из штаба дивизии, чтобы я им установил винду, дрова, кинул сетку или сделал вставку в ворде. В 1998 году всяких шакалов и прочей звезданутой швали в армии было как г@вна на свиноферме, а компьютерщиков в войсках воюющего Северо-кавказского военного округа было ничтожно мало. Тем более у меня была грозная защита в лице командира батальона, который никому не давал меня трогать, а только, иной раз, пуская пьяные слюни, сам п%здил меня резиновой дубинкой и приговаривал: "Тебя никто не смеет трогать, обезьяна! Ты только мой. И крепить тебя, чтобы ты не расслаблялся, буду только я!".
Но в этот раз я не учел того, что моя гарантия безопасности - командир батальона более часа назад сам был отконвоирован пинками супруги домой в невменяемом состоянии и не менее меня нуждался в защите от домашнего насилия. Тем более в текущем состоянии подполковник У. вряд ли осознавал, что перед ним полковая компьютерная починяйка, без которого вольнонаемные барышни за два дня выведут все полковые компьютеры из строя. В общем, товарищ подполковник, как говорит мой хороший знакомый (не к ночи будь помянут), "нарулил пряников, вообще не отдуплял и вел себя неадекватно".
Итак продолжим:
- Солдат... какого моржового ты тут делаешь? Короче, солдат, тут в сейфе у вашего комбата водка, дай мне две бутылки.
- Товарищ подполковник, вам завтра будет исключительно затруднительно на больную голову объяснять командиру батальона почему вы в чужом кабинете из чужого сейфа забрали чужую водку.
Также надо отметить, что подполковник У. обладая гаденьким характером, дослуживал до пенсии и в скором будущем уходил на покой, по причине чего совершенно не пользовался уважением у офицеров. Злобу свою он часто срывал на беззащитных солдатах. После моей последней реплики подполковник У. стал из просто злого яростно-взбешенным. Сузив глазки он спросил:
- Солдат, так ты не дашь мне водки?
- Нет, товарищ подполковник.
Остатками пьяного сознания он понимал, что конфликт с командиром батальона, с которым опасался связываться сам командир полка, ему совершенно ни к чему и выйдет боком, особенно учитывая то, что пьяный подпол сам изначально был не прав. Но я же не комбат, значит надо отыграться на мне.
- Солдат, за нарушение формы одежды тебе сутки ареста. За курение в неустановленном месте - ещё сутки. За нарушение распорядка дня - плюс сутки. И сутки за нарушение субординации и воинской дисциплины. Всего десять суток ареста.
- Товарищ подполковник, в сумме не получается...
- Исполнять!!! И не полковой губы, а десять суток гарнизонной гауптвахты. Бегом в комендантский взвод. Чтоб через час занимался строевой подготовкой и вылизывал очки на губе.
Я пулей вылетел из кабинета, притормозил, степенной дембельской походкой прошел через расположение батальона, вышел на улицу и, оббежав казарму, стал тихонько через окошко наблюдать за подполковником У. Этот придурок потоптался и вышел из кабинета. Я через форточку забрался обратно в кабинет, надел китель, ботинки и кепку, и осторожно высунул нос в располагу.
Увидев дежурного по батальону, я подозвал его и поинтересовался, ушел ли подполковник У.? Конечно, ни на какую губу я не собирался, надеясь, что до следующего дня подпол про меня забудет, да и комбат не допустит, чтобы его сержанта без его ведома арестовывали. Но подошедший дежурный меня сильно огорчил, сказав, что этот пьяный дебил (подполковник У.) оставил запись в журнале сдачи дежурств о моем аресте, и в журнале вечерней поверки проставил мне арест на десять суток вперед.
Дело начинало принимать скверный оборот. Внеся неоговоренные исправления в прошитые и пронумерованные журналы я рисковал нарваться на гораздо более крупные неприятности. Я решил пока исполнять приказ подполковника. Побрившись и начистив ботинки я поперся во взвод к комендачам. Там меня встретил замкомвзвод комендачей и послал меня пешим эротическим маршрутом, пообещав при повторном появлении контузить. Не придумав ничего более умного я отправился на розыски подполковника У., чтобы он подтвердил свой приказ и довел его до комендантского взвода.
Во всех известных местах обитания подполковник У. мне не встретился. Все это начинало меня бесить. Теперь я уже сам хотел на губу, чтобы завтра протрезвевший комбат рвал себе волосы на жопе, а я бы через решетку давил ему на жалость. Забежав в батальон, я достал из своей нычки бутылку водки и помчался обратно в комендантский взвод. С пузырем заместитель комендантского взвода встретил меня более радушно, даже выслушал суть моей проблемы и сообщил мне: что такого придурка как я он за всю свою службу не видел; что на полковую губу он меня сам с удовольствием хоть сейчас посадит и даже будет приходить меня п%здить, но для того, чтобы сопроводить меня на гарнизонную гауптвахту необходим документ с полковой печатью и подписью начальника штаба полка. По прошествии лет я уж не помню, как назывался этот документ: то ли арестантский лист, то ли карточка, не суть важно, короче, нужен документ. И еще он сообщил, что без второй бутылки водки он точно никуда меня не поведет, даже если на руках у меня будет приказ министра обороны.
Осознавая, что лучше сегодня сесть на губу и завтра выслушивать извинения комбата, чем завтра встрять за прямое неисполнение приказа, я выматерился про себя, метнулся обратно в батальон, вытащил из нычки вторую и последнюю бутылку водки, отнес ее в комендантский взвод и направился на поиски начальника штаба полка подполковника А., которого застал в помещении дежурного по полку за просмотром футбола по телевизору и распитием коньяка. Будучи дежурным по полку, он не мог себе позволить серьезного куража и, поэтому, ограничился легкой культурной программой. Получив разрешение войти, я отпечатал строевой шаг, представился и объявил, что прибыл за документом для дальнейшего ареста.
Слегка ох.ев, подполковник А. потребовал подробностей. Выслушав все, он сообщил мне, что такого редкого долбо@ба, который сам пришел себя сажать на губу, он не видел, что он, в принципе, поддерживает подполковника У., так как ранее я имел наглость неоднократно надерзить начальнику штаба, и, вообще, мне самое место не то что на губе или в дисциплинарном батальоне, а в плену у чеченцев или в газовой камере. (Ну не любили меня в полку, замены нет, терпели, но не любили). И для того, чтобы наше совместное желание стало реальностью не хватает самого малого: личного присутствия или телефонного звонка от подполковника У., который подтвердит свое распоряжение. Когда я попытался объяснить, что подполковника У. нигде нет, он прервал меня и дал мне пять минут на поиски.
Выйдя из штаба полка и покурив пять минут, я вернулся обратно и сообщил, что подполковник У. нигде не обнаружен. Начальник штаба полка подполковник А. разгневался:
- Военный, ты дебил стоярожденный. Первое, что ты увидел в своей жизни, был бетонный пол, который быстро приближался. Я тебе выписываю документ об аресте на десять суток, на держи, отправляйся в комендантский взвод, и если я тебя сегодня еще увижу, то я тебе добавлю еще десять суток ареста и мне насрать, пусть все компьютеры в полку сгорят синим пламенем.
С таким напутствием, держа в руках свой собственный арест я отправился в комендантский взвод.
У комендачей меня встретила тишина. Замкомвзвода с парой контрактников, пуская пьяные пузыри, лежали вповалку в полной амнезии. На полу валялись две мои пустые бутылки из под водки. Остальных воинов не было видно, видимо, воспользовавшись моментом, про@бались кто куда по своим делам. Нервно похихикав, я преисполнился решимости во что бы то ни стало попасть сегодня же на гарнизонную губу. Проблема была в том, что до гарнизонной губы топать еще пару километров по городу, а без сопровождения старшего я не имел право появляться за воротами части. Но я мог ходить по городу с военным билетом и увольнительной запиской.
В который раз выматерившись, я побежал к себе в батальон (господи, я в учебке по духанке столько за один день не бегал). В батальоне я извлек из своего неприкосновенного запаса чистый бланк увольнительной записки с печатью полка, заполнил его на свое имя. Подпись начальника штаба полка подделал писарь из мотострелкового батальона.
И вот я с перекошенной от злобы физиономией оказался за воротами части и отправился на гарнизонную гауптвахту. На гауптвахте я застал трезвыми только несчастных часовых, которые охраняли еще более несчастных арестованных по камерам. Начкар в коматозе счастливо улыбался своим алкогольным снам. Уже хорошо пьяный, но еще бодрый, прапор начгуб объяснил мне, на чем он вертел меня, документ о моем аресте, подполковника А., подполковника У. и всех наших родственников вместе взятых. Еще сообщил, что он в высшей степени удивлен тем обстоятельством, что солдат сам, без сопровождения, приходит с документом на свой арест, что мест на губе нет и не будет, что он может сделать для меня исключение и посадит за банку краски и килограмм гвоздей.
Тут у меня начали сдавать нервы и я начал громко выражать свое недовольство, на что начгуб заметил, что он сейчас @бнет меня из пистолета, а потом все оформит на попытку к бегству, тем более документ о моем аресте лежит перед ним на столе. В подтверждение всей серьезности своих намерений он достал из кобуры макаров и перевел предохранитель в боевое положение. Ситуация совсем перестала мне нравиться, и я перешел на более миролюбивые интонации. Я попытался уговорить прапора посадить меня авансом: все равно завтра за мной прибежит комбат с пачкой офицеров, и он сможет краску и гвозди содрать с них за мое освобождение. На что прапор мне сказал, что не надо держать его за лоха: или краска с гвоздями, или я п%здую туда, откуда пришел.
Возвращаться в часть мне все равно пришлось. В полку путем сложных махинаций, стараясь не попадаться на глаза никому из шакалов, я выменял пустые бланки увольнительных записок с печатями на требуемые мне гвозди и краску. Хорошо, что мне не пришлось рассказывать для чего все это, все равно никто бы не поверил. Я только по секрету сообщил дежурному по батальону, что я все-таки арестован, и чтобы он поутру сообщил об этом комбату.
И вот, я наконец-то, оформлен на гарнизонной губе, в крайней степени раздраженный и злой. Уже сменился караул и новый часовой забрал у меня ремень, кепку и шнурки. Часовому я сообщил, что меня в свое время из гестапо выгнали за жестокость, и если он умудрится про@бать мои вещи, то головной убор, ремень и шнурки я сделаю из его шкуры. К сожалению окончание моей тирады услышал новый начальник караула, совершенно незнакомый мне и на удивление трезвый лейтеха, который, долго не думая, выдал мне п%здюлей и сказал, что за свое поведение кормить меня сегодня не будут.
Когда он ушел я опять подозвал часового и угрозами заставил его отстегнуть и опустить мне нары. Упав на нары я успел только осознать, как я смертельно устал, и забылся сном до самого утра.
С утра я проснулся от звука открываемой двери, и, толком не успев продрать глаза, получил ощутимую затрещину. Но это было ничто по сравнению с той радостью, которую я испытал, увидев своего командира батальона, с опухшим лицом, но трезвого и в скверном расположении духа. Направляемый периодическими пендалями я добрался до части и занялся своим привычным делом: изготавливать документы, чинить и настраивать компьютеры и мотать нервы начальству.
Вот так я за две бутылки водки, банку краски и килограмм гвоздей посидел на губе.