Молчаливый, уютный подмосковный городок. До Нового...
Молчаливый, уютный подмосковный городок. До Нового года осталось дней пять. Главная площадь приготовлена к воскресенью – ожидается приезд губернатора со свитой и торжественное разрезание ленточки у нового Дома культуры, фасад которого смотрит на площадь. Всё выкрашено, вычищено, сверкает и блестит.
По левую руку от Дома Культуры стоит пятиэтажный жилой «кирпич», каких много в любом городе России. Первый этаж оккупирован коммерсантами: на площадь глядят вывески «Спорттовары», «Ювелирный» и «Мебельный салон».
Последняя вывеска – это метровые буквы с подсветкой; под буквами же, на витринном стекле, изображена девушка, взмахом руки приглашающая прохожих взглянуть на диванчик.
Вечером в субботу у вывески «МЕБЕЛЬНЫЙ САЛОН» потухла буква «М». Хозяин заведения, флегматичный армянин Геворкян, вышедши в седьмом часу вечера проветриться, заметил, что прохожие улыбаются и странно смеются. Он поднял вверх глаза… увидел потухшую букву… и пожал плечами. О том, что вывеска обрела новый смысл, Геворкян не догадался – русский он знал плохо. Тем не менее, немедленно был вызван электрик. При помощи двух рабочих-таджиков букву сняли с насиженного места. Электрик, поковырявшись с минуту, заявил, что лампа перегорела и назавтра нужно ставить новую. На том и порешили. И, поскольку время было позднее, а буква лежала в разобранном состоянии, Геворкян не стал монтировать её обратно и отпустил таджиков восвояси. Вскоре салон закрылся, буква осталось лежать внутри. Падал лёгкий снег…
Наутро, за полчаса до губернаторского приезда, на площади появился мэр, одетый как на свадьбу – во всём новом и дорогом, раздушенный и прилизанный. Едва он вышел из авто, как ему бросилось в глаза волнение, происходившее на площади. Народ не то радовался, не то чем-то возмущался; при виде мэра многие захохотали… Он недоумённо обвёл площадь взглядом, рассеянно посмотрел на украшения, на фасады. И тут он УВИДЕЛ…
…Под дикие вопли мэра о том, что он вертел на известном предмете всех городских торгашей, решался вопрос, как теперь быть. Салон по случаю воскресенья был закрыт до полудня, и Геворкян был по телефону недоступен. Меж тем до появления губернатора оставались считанные минуты. На драпировку же бесстыдной вывески и витрины требовалось время.
Чиновники, однако, не растерялись. С быстротою молнии возле салона появилась лестница, невесть откуда притащили огромное полотнище; закреплять его вызвался дворник Петрович. Чтоб выиграть время, мэр пошёл на крайнее средство: группа «русских баб», которая должна была встречать губернатора с «хлебом-солью» на площади, была выслана навстречу гостям к ближайшему перекрёстку. «Всё обойдётся. ОН, может быть, ещё опоздает», - шептались сопровождающие.
Но начальство опаздывает лишь тогда, когда его ждут. Губернаторский кортеж уже въезжал в город. Правый поворот, левый, ещё раз правый…
Казалось, беды не миновать. Но вдруг – о, чудо! – на пути кортежа возник кордон из русских баб. Надо вылезать… «Дорогой Борис Всеволодович! » - заверещала румяная деваха, подплывая к губернатору с хлебом-солью… В тот день губернатор столкнулся с небывалым гостеприимством: угощён был не только он сам, но и его замы, и все прочие чиновники свиты – так что от пирога остались практически одни крошки.
И всё же, несмотря на все ухищрения, губернатор появился на площади в тот момент, когда Петрович только-только собирался закреплять второй угол полотнища. Появление губернатора Петрович увидеть не мог (он стоял на лестнице задом к людям), но очень живо почувствовал: все помощники, которые суетились под лестницей, его бросили. Петрович же так и остался стоять, держа полотнище одной рукой. И, поскольку оно было тяжёлым,
Петрович понял, что долго ему не выдержать.
Губернатору второй раз за утро пришлось удивляться – непонятно было, кто этот одинокий человек и что он там делает на лестнице, когда весь город вытянулся в струнку, встречая высокое начальство. Ещё удивительнее было то, что вся площадь смотрела именно туда, а не на сцену, где хор девочек пел песню про ёлочку. И ещё удивительнее было то, что в народе творилась форменная истерика. Все смеялись – все, кроме мэра, который уже хватал ртом воздух…
Петрович же стоял, обливался потом и тихо матерился, удерживая рукой тяжеленное полотнище. Вся площадь видела, как у него трясётся рука, промокает спина и багровеет затылок. Наконец, после мучительнейших минут, случилось самое страшное. Петрович обессилел, и полотнище, упав, открыло губернатору глаза на городскую культуру…
Падал лёгкий снег…