Моя мама трудится в научном журнале, и за эти годы у...
Моя мама трудится в научном журнале, и за эти годы у нее выработалось трепетное отношение к русскому языку. Она никогда не станет читать книгу, если увидит в ней хотя бы одну ошибку, и я подозреваю, что даже любовное признание с погрешностями против языка явилось бы для нее тяжелейшим оскорблением.
Мама никогда не назовет человека нулем, даже если он полностью соответствует этому определению. Нет, для этого она воспользуется следующим оборотом: "Ну, этот способен в слове "еще" сделать четыре ошибки!". И в этом рассказе, я уверена, она обязательно найдет неправильные запятые, к которым я отношусь, по правде, довольно небрежно. Не потому, что не знаю правил, просто фраза, истыканная запятыми, не нравится мне чисто эстетически.
Однако не будем отвлекаться. Несколько лет назад в нашей семье случилась неприятность, следствием которой стал семейный поход в милицию. Острые впечатления мы с мамой начали получать сразу же, едва только переступили порог отделения. Дежурный милиционер был черняв, мрачен и небрит, и очень напоминал злобного кабана или гориллу, которой наступили на ногу. Общался он исключительно междометиями, так что мы не сразу поняли, в какой кабинет нам надо проследовать.
По дороге нас напугали стены коридора, по которому как будто палили из гранатомета, а также спящее тело в погонах, которое выпало на нас из одной из дверей. Вздрагивая в ожидании новых напастей, мы добрались до нужной нам двери.
Войдя, мы увидели экран компьютера с фотографией девицы, выполненной настолько детализировано, что я подумала даже - не собирается ли обладатель компьютера поступать в медицинский институт на отделение гинекологии. Мама ахнула, и я порадовалась, что девицу частично загораживает окно пасьянса.
За компьютером сидел здоровенный детина. При нашем появлении он закрыл пасьянс и сурово сжал челюсти, верно, для того, чтобы изобразить полную готовность к работе.
Для чего ему нужен компьютер, мы так и не поняли, потому что показания наш милиционер записывал от руки. При этом он так сердито смотрел на нас, словно планировал посадить, несмотря на то, что мы были потерпевшей стороной. Не знаю, чем объяснялся его мрачный вид и насморочный бас - то ли ему по жизни была отведена роль злого полицейского, то ли он мучался с похмелья (вспомнив недавнее тело, я подумала, что так оно и есть), но к концу опроса мы чувствовали себя виноватыми. Не знали только - в чем. Искоса поглядывая на маму, я видела, что больше всего на свете ей хочется отсюда сбежать.
Протокол был написан, и приятный собеседник протянул его мне для ознакомления. Я прочитала его по диагонали, подписала и сунула маме. Я была уверена, что она поступит также, и она, скорее всего, так и собиралась сделать.
Но после первого взгляда, брошенного мамой на протокол, с нею произошли метаморфозы. Сперва она только хмыкнула. Потом она так взглянула на милиционера, что он оторопел и подался назад вместе со стулом. Потом она спросила строгим голосом: "Молодой человек, могу я исправить ошибки?".
Тот испуганно кивнул, и мама погрузилась в работу.
Все пятнадцать минут, пока карандаш плясал по бумаге, я боялась смотреть на милиционера, чтобы не закатиться в судорогах под стол. Он следил за маминым карандашом ошалевшим взглядом, и все это время ни разу не спустил с него глаз. Когда мама закончила и протянула ему протокол, испещренный корректорскими знаками с аккуратными выносками на полях, он взял его дрогнувшей рукой и сказал "Спасибо" - почему-то фальцетом. Прощаясь с нами, он даже улыбнулся, так что его лицо стало похоже на надтреснутый кирпич.
По дороге домой мама печалилась о том, как несладко приходится русскому языку в плену у милиции, а я восхищалась, вспоминая мамин фурор. В который раз я поняла, что язык - это мощная сила, и теперь совершенно бы не удивилась, узнав, что наш знакомый убивает свое рабочее время не пасьянсом, а чтением книг.