Рассказал(а):

sumrak

Как однажды метеослужба чуть не начала третью...

Как однажды метеослужба чуть не начала третью мировую
***
Аэродром Мамоново (бывший немецкий Хайнлигенбайль), куда меня, курсанта третьего выпускного курса, судьба занесла для стажировки в должности синоптика в полку морской авиации, располагался совсем рядом с советско-польской границей. Так что для полётов каждый раз командованию приходилось «согласовывать» с пограничниками и «открывать границу».
Соседний, «братский» полк располагался на территории Польши, у озера Леб@, куда чаще всего и летали пилоты, выполняя лётные задания. Связь с их метеостанцией осуществлялась по ужасно хилой телефонной линии, шедшей по польской земле и, очевидно, проложенной ещё во время войны. Телеграф вообще шел по арендованным польским линиям. Так что в первую очередь меня очень строго «проинструктировал» и просветил обо всех местных особенностях связи сначала начальник метеослужбы дивизии, потом начальник штаба полка, потом начальник связи, начальник полковой метеостанции, а завершил начальник Особого Отдела, после «беседы» с которым я сначала с ужасом отскакивал от зазвонившего телефона, потом поймал себя на том, что, вынужденно говоря по телефону, меняю голос и стараюсь так «шифровать» свой разговор, что иногда и сам толком не пойму, что я говорю и о чём идёт речь.
Но постепенно всё вошло в норму и я освоился на своём рабочем месте, так что через пару недель меня приказом допустили к дежурству без права обслуживания полётов. Я начал осматриваться и присматриваться. Впервые в жизни я увидел бетонную взлётно-посадочную полосу с вмонтированными в неё электрическими цветными посадочными огнями и огнями подхода, но, к сожалению, так и неиспользующимися из-за как отсутствия схем подключения, неисправности дизельных электрогенераторов, да и пилоты не имели никакого опыта в полётах в таких условиях. Для обеспечения ночных полётов здесь, как и везде в то время, вдоль полосы с обеих сторон расставлялись плошки самого разного вида, заправленные керосином, в лучшем случае керосиновые фонари типа «Летучая мышь» и выводилась тройка мощных зенитных прожекторов, освещавших при посадке полосу. С наступлением темноты плошки и фонари зажигались и горели до конца лётной смены. Иногда дождь и ветер гасил огни и обслуга в лице пропахшего керосином матросика неслась бегом зажечь снова.
Помню, как перед началом полётов на инструктаже руководитель полётов проверял наличие у него пары коробок спичек и заправленной бензином зажигалки. Балтийская погода не требует, по-моему, дополнительных характеристик. Всякая «бяка» чаще всего приходит с запада, с моря, где нет метеостанций, которые могли бы предупредить об изменениях в состоянии погоды. Только АМС полка на озере Леб@ могла хотя бы косвенно предупредить о таких изменениях. Поняв для себя, как важно иметь сведения оттуда, я нашел дополнительную линию связи, подружившись с радистами, «сидевшими» на командной линии.
Однажды, во время очередного срочного перелёта в сложных метеоусловиях, я таким обходным путём «добыл» сведения о погоде и прогноз, необходимый для перелёта, что без особой скромности (мол, знай наших!) и предъявил дежурному синоптику, уже охрипшего от попыток дозвониться до Лебы. Командир экипажа, ждавшего разрешение для вылета на Лебу, пустил очередную, не совсем цензурную реплику, коротко расписался на бюллетене, буквально выдрал его из рук и потопал на стоянку к ждавшему его транспортному Ли-2 с давно сидевшими в нём генералами.
Синоптик, вытирая потный затылок, уныло поинтересовался, где это я умудрился выдрать этот трижды клятый прогноз. «Уж не по командирской ли линии связи?». Когда я, очень довольный собой, гордо похвастался своими успехами среди радистов, он только вздохнул и позвал покурить на крыльце.
И оказалось, что из-за моей инициативы оказался почти сорванным хитроумный план. Как выяснилось, сидевшая в самолёте министерская комиссия летела для «неожиданной» проверки порядка и общего состояния гарнизона, стоявшего «костью в горле» у поляков, на территории которых он размещался, и только и мечтавших доказать необходимость убрать его. Задержка вылета «по объективной причине - отсутствия необходимых погодных условий для приёма» борта с высокопоставленной комиссией была необходима для окончательного наведения блеска и проводилась по просьбе командования. Так что мне надо молить бога, чтобы «пронесло», иначе в конце концов я буду крайним, а так как я «чужак» да ещё временно прикомандированный, то тут уж, моли - не моли, а достанется по «самой полной».
Увидев мой ошарашенный и сразу погрустневший вид, капитан в утешение мне рассказал бывший на его памяти случай.
Дело было в самый разгар «холодной войны», с её постоянными нарушениями государственной границы разными «неопознанными летательными аппаратами», которые, как писала тогда «Правда», после встречи с советскими истребителями, по словам той же «Правды», «удалялись в сторону моря» и «о дальнейшей их судьбе больше ничего не известно». Во время крупных общевойсковых учений с перелётами на «чужие» аэродромы, дозаправкой там и новым перелётом, а на освободившееся место должен сразу же садиться «конвейером» новый полк, так что от синоптиков для обеспечения реальной безопасности перелётов требовалась высочайшая оперативность, максимальная точность прогнозов и оценки состояния фактической погоды.
Как водится, во время таких учений, одной из вводных обязательно был «выход из строя линий связи», в первую очередь, проводных, телеграфных и, соответственно, радио. Так что метеослужба, по мнению связистов, «не самая важная», то и «страдала» от этого в первую очередь. Никакие, самые слёзные вопли о необходимости узнать, «какая там погода», чтобы не отправлять лётчиков на верную гибель в туман или грозу, не помогали абсолютно. Не помогали и самые соблазнительные искушения в виде традиционного спирта, предназначенного официально для протирки, так сказать, «оптической оси теодолита». На аэродроме - куча перелётных экипажей, колонны керосинозаправщиков, толпы совсем замотавшихся техников, спешащих осмотреть самолёты, убедиться в их исправности и удостоверить это своей подписью, группки пилотов, жадно затягивающихся сигаретами, делящихся впечатлениями о закончившемся этапе перелёта и готовящимися к очередному. А среди их неторопливо прохаживаются доктора в белых халатах как символе профессии, дающий допуск в самые потаённые места, бдительно вглядываясь в лица, изредка неожиданно берущий кого-то из пилотов за руку и с загадочным видом считающий пульс. При этом окружающие невольно притихают, ожидая окончания процедуры.
Что в это время происходит на метеостанции, лучше и не говорить. Радисты-кодировщики из воя, свиста, завывания и мяукания пытаются выловить хоть какие-нибудь данные, шарахаясь по всем диапазонам, выискивая хоть какую-нибудь станцию, пробивающуюся сквозь сбесившийся от глушилок эфир и хоть что-то нанести на «кольцовку», которую ждёт навалившийся на плечи и совсем уж неприлично и непривычно матерящийся синоптик. Метео-наблюдатель охрипшим голосом умоляет телеграфистов принять очередную порцию запросов о состоянии погоды «по шестнадцати адресам», в это же время по второй телефонной трубке, прижатой плечом к уху, умоляет какой-то «обрез» соединить его с «семафором» или дать «весну». Ещё один наблюдатель, отдежуривший сутки, абсолютно не выспавшийся и оттого злой и не совсем соображающий, расталкивая толпу командиров групп, требующих немедленно выдать им метеобюллетени для сверх-срочного вылета, несётся на метеоплощадку для снятия очередных показателей приборов, которые немедленно требует вышестоящее метеобюро для доклада командованию. Начальник АМС, взяв себе в помощь ещё не совсем отошедшего после суточного дежурства синоптика, пытается разобраться в метеоданных, закодированных международным кодом и перекодированным новым кодом, введёным на «особый период». При этом получается совсем чепуха, так как при приёме сквозь помехи радисты вносят и свою лепту.
Ещё один синоптик, так сказать - «на подхвате», ожесточённо заполняет бланки, подготавливая материалы для консультации перелётчиков и - в качестве «громоотвода» - пытается хоть как-нибудь утихомирить совсем разошедшихся и грозящими всеми возможными карами от командира какой-то прославленой дивизии, командующего флотом, округом, а то и министра, как минимум, а от господа бога - так уж обязательно. Что происходит у связистов, на которых обрушивается со всех сторон лавина запросов, докладов, справок, уточнений к ним, команд, и прочей информации, без которой войска жить не могут в мирное время, а уж в войну - так тем более. Вводные, обрезающие большинство действующих в обычное время линий связи, необходимость перекоммутации и переключения, приводят частенько просто к чудесам. Работающие «на ключе» радисты не могут дать обычную скорость передачи, принимающие на слух не могут найти «свою» станцию. Вой и рёв подстройки, щебетание морзянки, завывание подстраиваемых гетеродинов, крики переговаривающихся в надетых наушниках и оттого не слышащих даже себя радистов. Начальники смен носятся по залу от одного рабочего места к другому, не снимая своих наушников и пытаясь помочь своим подопечным.
Вот в такой суматохе и подсуетился расторопный синоптик к своему дружку-радисту с просьбой запросить погоду. В обычной ситуации в метеослужбе давно в ходу незамысловатый код, обычно состоящий из адреса (из пяти цифр, из которых первые две - номер района по синоптической карте и три последующие - номер самой станции или же ближайшей по синкарте гражданской). Далее следует пятизначный текст. Так, пять «единичек» означает - «шлите фактическую погоду», пять «двоек» - «шлите прогноз на ближайшие три часа». Ну, и так далее. В случае же сверхсрочной необходимости получения фактической погоды и прогноза на ближайшие три часа (а в авиации такое случается сплошь и рядом) посылался запрос из группы из трёх «девяток».
Вот с такой телеграммкой и подсунулся синоптик к своему дружку-радисту, слёзно моля помочь. Кажется, всё было отработано и чётко рассчитано: и наименее загруженная линия связи, и отличный радист, и чёткий адрес начальника метеостанции, и случившаяся пауза в работе. Да кто мог предусмотреть, что к защебетавшей вдруг радиостанции подскочит такой же чересчур активный штабист и, не слишком вникая в суть адресата, вручит бланк радиограммы совсем замотавшемуся, в продолжающейся третьи сутки кутерьме, шифровальщику. Тот, торопливо порывшись в своих шифровальных блокнотах и таблицах, под торопящими подстёгиваниями сидящего рядом начальства, выявил в строчке раскодированного текста группу цифр из трёх «девяток». Попытка начальника смены перезапросить текст злополучной радиограммы была прервана очередной вводной: «Радиосвязь выведена из строя».
Инициативный штабист, не слишком вникая в причины остолбенения связистов и кодировщиков, выхватил бланк радиограммы, сунул её в свою папку «Для доклада» и рысью рванул к командованию. Начальник штаба ткнулся в свои кодовые таблицы, ошеломлённо прочёл: «Немедленно начать боевые действия, немедленно открыть огонь по раннее указанным целям» и вручил командиру.
Прочитав текст, генерал резко побледнел и, жёстко глядя на подчинённых, внятно сказал: «Война! Война по-настоящему! Всем взлёт!»
В командном зале сразу возникла тишина. Большинство офицеров ещё захватили войну, помнили её и хорошо знали, что это такое. Только не сразу «врубившийся» метеоролог попытался попытался сказать, что с моря наползает туман и видимости не будет, но начальник штаба разъярённо сунул ему под нос бланк с текстом принятой радиограммы и её расшифровкой: «Тут не уже не «игрушки»! Теперь всё по-настоящему»!
Растерявшийся синоптик в абракадабре кодированного текста вдруг уловил знакомую группу цифр из его личного позывного, злополучной группы «девяток» и кодовой подписи его коллеги, которые шифровальщики посчитали за «балластные» или ошибочные, принятые из-за помех.
Когда начальник штаба, а затем и командир с огромным трудом поняли, о чём им пытается сказать начальник метеослужбы и через каналы связи, известные только связистам, да и то только долго прослужившим на одном месте, уточнили, кому, от кого и о чём радиограмма, то, не смотря на огромное облегчение, упавшее с их души, синоптику довелось услышать такое, что могут высказать только старые заслуженные пилоты морской авиации с их опытом общения, как на аэродромных стоянках, так и на корабельных палубах.
Ну, а «фитиль» и связистам, и метеослужбе был вставлен такой, что и вспоминать не хочется.
И, тяжело вздохнув, капитан резюмировал: «Запомни! Первое: любая инициатива обязательно наказуема. Второе: самый страшный дурак - дурак с инициативой». Прослужив много лет, я в этом твёрдо тоже убеждён.