Среди немногих пассажиров в вагоне ехал рабочий,...
Среди немногих пассажиров в вагоне ехал рабочий, который перед каждой станцией просил сидевшего с ним на одной лавке румяного студента посмотреть за вещами, а сам исчезал и после второго звонка опять появлялся, на ходу утирая ребром ладони рот.
- Это прямо сил никаких нет, - не берет, да и только, - сказал он.
- Что не берет? - спросил студент.
- Не пьянею отчего-то. На каждой станции прикладываюсь, и хоть бы что... Вот наказал бог!
- А разве хорошо, когда пьяный?
- Какой там - хорошо, когда все нутро выворачивает.
- А зачем же нужно-то?
- Да домой еду, - ответил рабочий. - Вот шесть гривен как не бывало, а у меня в голове даже не шумит. Что ни рюмка - то гривенник. Теперь уж бутылку начать придется, вот еще рубь двадцать.
- Рад, что ли, что домой едешь? - спросил опять студент.
- Какой там - рад... жена больная лежит, а тут корову покупать надо, денег нету. А ведь у нас народ какой... ежели ты, скажем, человек работящий, хороший и все такое, а домой приехал трезвый, тихо, спокойно, со станции пришел пешочком, то тебе грош цена, никакого уважения, и смотреть на тебя никто не хочет. А ежели ты нализался до положения, гостинцев кому нужно и кому не нужно привез, да сам на извозчике приехал, тебе - почет и всякое уважение.
- За что ж тут почет-то? - спросил студент.
- А вот спроси!.. Потому что темнота. Что глупей этого: денег и так мало, жена больная, а тут извольте пить да потом песни орать во все горло, как по деревне поедешь, да сквернословить. Хорошо это или нет? Человек я тихий, водки не люблю, безобразия тоже никакого не выношу, а что сделаешь?.. Все потому, что темнота окаянная.
- Что ж сделаешь - порядок, - сказал мужичок в новеньких лапотках, сидевший напротив.
Поезд остановился у станции. Рабочий высунулся в окно и посмотрел на платформу. Из вагона вылезали двое рабочих, оба пьяные. Один поддерживал другого. Они тащили волоком свои мешки по платформе и горланили песни.
- Вишь, вон, - сказал рабочий, кивнув в их сторону, - кому везет... Они, может, и выпили-то всего на грош с половиной, а шуму - не оберешься, от всех почтение: коли пьяны, значит, хорошо заработали. А тут вот два целковых ухлопаешь, а толку нет.
- А может, напускают на себя? - сказал мужичок.
- Черт их знает! Может, и это. И отчего не берет, скажи, пожалуйста? - сказал опять рабочий, пожав плечами. - Уж без закуски пью, а все ничего толку. Только жгет нутро, пропади она пропадом, а больше ничего. Мать честная, скоро слезать!.. - прибавил он. - Намедни приехал трезвый, и пошли разговоры... К жене потом кумушки ее приходили и все расспрашивали, ай меня с работы прогнали, ай я не люблю ее и бросать хочу. И чего только ни наплели...
- Это, конечно, - сказал мужичок в лапотках, - всякому будет думаться: домой с работы человек приехал и трезвый - что-нибудь не так. Поди объясняй потом, а на тебя все будут посматривать да про себя думать. Порядок не нами заведен - не нами и кончится.
- Может, для компании, старина, со мной выпьешь, а то одному уж очень противно, ей-богу. Главное дело, еще утро, добрые люди только на работу поднимаются, а тут изволь...
- Это можно, - сказал мужичок. - Я с молодых лет тоже плоховат на вино был, но с годами втянулся, теперь - ничего.
И он, запрокинув бороду вверх, стал, моргая и глядя в потолок, пить из горлышка.
Рабочий смотрел на него, как смотрит врач, давший больному микстуру.
- Ну, что? - спросил он, принимая бутылку.
Мужичок погладил живот и сказал:
- Взяло...
- Поди ж ты... На кого, значит, как... А у меня только и толку, что потом всего наизнанку выворачивает. Доктора говорили мне у нас в больнице, что катар у меня, и ни капли мне пить нельзя.
- Здоровому человеку, конечно, ничего, - сказал старичок, - а вот больному - тяжко.
- Прямо мука-мученская, - сказал рабочий, покачав головой и посмотрев на бутылку, которую он все держал в руках. - Вот сейчас до самого дома травиться буду. Ведь дохну прямо. Этак еще раза три домой съездил - и готов. А как приеду, значит, первое дело - родню поить. Самому беспременно пьяным надо быть. Потом пойдем по всем кумовьям, там надо пить тоже как следует.
- Как же можно, на смерть обидишь, - сказал старичок и сам уже попросил: - Дай-ка еще глоточек, мне уж немножко осталось, сейчас дойдет.
Рабочий сначала сам, запрокинув голову, отпил несколько глотков, потом, утерев с отвращением рот, передал бутылку старичку.
Старичок пил, а он продолжал:
- И откуда эта темнота окаянная? Скажи, пожалуйста, от попов и от религии отреклись, от этих порядков никак не отмотаешься. Вот сейчас меня, к примеру, взять: заработал деньжонок, домой бы приехал, по хозяйству бы справил что-нибудь, корову, глядишь, купил бы, а вот чертовщины всякой везу. Одной колбасы полпуда! Ведь это с ума сойтить надо! Да водки этой, пропади она пропадом, сколько. А сам драный хожу. Ой, мать честная, уж приехали? Что пил, что не пил... Ах, провалиться тебе, даже в голове ни чуточки не замутилось! Тьфу!
- Нет, я, кажись, слава богу, дошел, - сказал мужичок, - и на чужой счет и немного выпил, а вышло в препорцию.
Они собрали свои мешки и, когда поезд остановился, пошли выходить. Студент подошел к окну и стал смотреть на платформу.
Вдруг он увидел, что рабочий, поддерживаемый мужичком, шел, шатаясь по платформе, волоча мешок по земле, размахивая свободной рукой и пьяным голосом орал песни. Потом закричал:
- Извозчик! Подавай, с-сукин сын, ехать хочу! Чего собрались, туды вашу мать?! - крикнул он на стоявших и смотревших на него мужиков. - Ну, смотрите, не запрещаю!
Те посторонились и молча смотрели. А один: высокий с черной курчавой бородой сказал:
- Дошел, хорош. Ах с$кин сын, - прямо земля не держит, - молодец! Чей-то такой?
- Семена Фролова из слободки.
- Здорово живет. Ах, с$кин сын, погляди, что выделывает!
- Вот это не даром отец с матерью растили. Сейчас приедет домой - и себе удовольствие и другим радость. А тут гнешь-гнешь спину... Тьфу!