- Светка!!! Светка, бл*ть! - Сергей Палыч, ну есть же...
- Светка!!! Светка, бл*ть!
- Сергей Палыч, ну есть же селектор, вон красненькая кнопочка…
- Х*епочка! Как пишется, «мелион» или «милеон»? Варежку закрой, я, че, невнятно вопрос задаю?
- Миллион… вы бы надиктовали, я б набрала по-быстрому…
- По быстрому ты будешь х*й c0caть по безработице, все, бл*, свободна!
Сергей Палыч Убогий задумчиво теребил вспотевшую лысину стодолларовым маникюром.
- Не, ну нормально, «как я заработал первый миллион». В натуре, авторитетное название, ежику, бл*, понятно, что раз есть первый, значицца есть и третий, живет такой сытый перец, стригет нормальный ловандос, все чики-пуки…
Сергей Палыч третий день сочинял мемуары. Контора стояла на ушах. В приемной чуть ли не ночевали заезжие ходоки, но «Сам» не принимал. Менеджеры трусливо прятались за мониторами, директорат предусмотрительно свалил по регионам: настроение офиса было сравнимо с токсикозом ранних сроков беременности. Об увольнении задумывались даже уборщицы. Все разговоры шли шепотом без кофе и печенья. Штормило…
Сергей Палыч никогда ничего не писал. Он подписывал платежки и до сих пор этого было достаточно. Но однажды, после бессонной ночи в сауне, с легкого утреннего бодунца, он задумался о смысле жизни: Что, бл*, я оставлю после себя? Кроме оффшоров? Банкиров, вон, лузгают, как семечки, опять же я не вечный, раньше не знал что такое отходняк, а теперь целый день херово. Убогий безуспешно попытался втянуть крепкий пивной животик, но ничего не вышло, стало скучно, срочно захотелось похмелиться. В боку покалывала многострадальная печень, моля о пощаде. Вот так Палычем завладела идея фикс: самому написать мемуары, дабы повысить общественный статус и оставить жирный след в истории родной литературы.
- Вы еще на курсах бухгалтеров меня изучать будете. - пробормотал Убогий и уверенно принялся калякать тяжеленным «Монбланом».
«Я фсигда хател быдь мелианерам. Радился я ф диревне, хадил пишком ф школу за 10 киламетраф, и училса толька на питерки и другие харошые атметки. Мама мая была жэншчина а папа трактарист. Исчо в нашэй симъе инагда были две свиньи, а карова Машка давала фкуснае малако, всигда.
Вся наша симъя Убогих давала мине деньги па прасдникам штобы я пабыстрей стал милеанерам. У миня была сабачка Жужэчка чорненькая я ие отчень любил и маму с папай тоже.
Патом я вырас и распилил с банкирами кредит пад падставнуйу фирму и заработал свой первый мелеонн.
Сирожа Убогий».
- Ну как, Светка? - уже в обед Сергей Палыч вынес свой труд на обсуждение секретаря-референта и просто родной души, Светочки. По-моему, коротковато… но, блин, в голову больше ничего не лезет. Давай-давай, не стесняйся, посоветуй что-нибудь!
- Сергей Палыч! Я вам никогда не врала и теперь не буду!
- ???? - нахмурился шеф.
- Вещь гениальная, чувствуется, что автор многое пережил на пути к своей светлой цели…
- Во-Во! - продолжай, подруга!
- Особенно удались описания сельского быта, любовь человека к животным, это эссе можно смело сравнивать с ранним Джеком Лондоном или поздним Паустовским.
- Это все понятно! Про недостатки давай.
- А их нет!
- Да ладно, и на солнце, как говорится, есть родинки…
- Коротковато, Сергей Палыч, - жалобно пискнула Светлана. - И над стилем чуть бы поработать… Вы бы позвали этого по связям с общественностью…
- Шнеерзона?
- Да, Бориса Аркадьича. - почему-то залилась румянцем Светочка.
- А что! Это мысль! Хватит даром мой хлеб жрать. Зови!
Борис Аркадьич Шнеерзон, вальяжно откинувшись на кресле для посетителей, сосредоточенно изучал сиротливый листок бумаги.
- Название хорошее… Вы, Сергей Палыч, как хотите себя позиционировать, как филантропа, или же как куртуазного буржуа-нуво? – слегка грассируя изрек Шнеерзон.
- Я тебе, п%д@р, щас как пер##бу стулом! Я тебя не вы*бываться перед общественностью позвал, а по делу! Пи*дантропа он тут нашел! Давай, бери к е*еням мемуары, чтоб завтра подправил… стиль там, бл*ть, подработай. Все! Нах*й с кабинета!
…
В восемь утра Борис Аркадьич нахохленным чижиком сиротливо переминался у порога начальственных апартаментов. Под толстыми линзами его очков пряталась вековая печаль гонимого народа и синяки от явного недосыпа. Рука, державшая файлик с бумагой предательски дрожала.
Сергей Палыч, отхлебнув утреннего кофе, сытым котом вперился в беднягу визави.
- Что стал? Перни что-нибудь, Шнеерзон ты наш недорезанный. Принес?
- Да-да, знаете ли пришлось много поработать, чтобы сохранить авторскую концепцию
- Читай уже!
«С самого раннего детства у меня была одна цель и одна мечта: стать зажиточным человеком, чтобы вырваться из ужасающей нищеты, окружавшей меня в ту пору…»
- ?…
- Ниче так… - ободряюще кивнул Сергей Палыч, дуй дальше!
«Тоскливыми зимними вечерами, уныло бредя по сугробам из отдаленной школы, я интуитивно анализировал синергетику социальных дисфункций, что впоследствии привило мне вкус к маркетингу финансовых потоков … и помогало учиться на круглые пятерки».
- Угу… - неопределенно развел пухлыми ручками Убогий.
Шнеерзон, взяв мхатовскую паузу и слегка добавив патетики в ожившую речь, легкомысленно закартавил:
- Бедная, бедная моя мамочка! Нестарая еще женщина – жена пгостого сельского тгуженика. Последние кгохи с небогатого стола отдавала эта святая женщина своему неоперившемуся птенцу.
- Какому птенцу? – промакнул набежавшую слезу Убогий.
- Вам! Неоперившийся птенец - это метафога! Птенец выгастает и пгевгащается в пгекгасного лебедя! Пагдон, огла!
- Ты, Шнеерзон, не волнуйся и картавить перестань, я этого не люблю…
- Хорошо, не буду, Сергей Павлович.
«…наша простая дружная сельская семья находила в себе силы содержать на небогатом подворье мелкую живность в виде двух свиней и крупнорогатый скот в виде коровы Марии, дающей нам ежедневную порцию диетического молока».
- Шнеерзон, ты свинью когда-нибудь видел?
- Ну… теоретически…
- Кореша своего жирного, Кацмана, из отдела логистики помножь надвое - это будет свинья! Х*ясе мелкая живность… исправь…
- Будет сделано! Так я продолжу?
«Летели годы нелегких трудовых будней. В редкие пейзанские праздники моя семья радовала меня скромными сувенирами в виде денежных знаков. Огромное нечеловеческое счастье посещало в такие моменты светлую душу Сережи Убогого, я гладил свою чернявую собачку Жу-жу и мечтал, мечтал… о том, как в дальнейшем сложится судьба простого деревенского паренька, как он заматереет и возьмет эту сложную жизнь в свои натруженные руки, жизнь, в которой дружба и талант творят чудеса, распиливают совместные невзгоды, превращая опыт в полновесное житейское золото!»
- Да… бл*… я всегда подозревал, что могу! Вишь, подправил чуток, стиль… И них*я не понятно, но красиво… Придешь завтра, вторую главу запи*дячим… А? Шнеерзон?
…
А Борис Аркадьич, прислонившись к дверному косяку, спал, чмокая губами и подергиваясь: ему снился кошмар - вторая глава убогих мемуаров.