Я тогда была маленькая, из диалога ничего не поняла,...
Я тогда была маленькая, из диалога ничего не поняла, но мама с тех пор ее рассказывала.
Конец восьмидесятых или начало девяностых, Одесса, трамвай в центр с поселка Котовского. Тогда еще маршруток не было, вернее, они только начинали ходить, и это был практически единственный транспорт оттуда. Филиал Ада, набитый до состояния торчащих из окон жоп, если бы эти окна толком открывались.
У передней площадки, на том сиденье, что повернуто лицом к вагону, сидит престарелая герцогиня. Ей лет восемьдесят, идеальная укладка, легкий макияж, кружевная блузка с узкой юбкой, белые туфли-лодочки и даже нитяные перчатки. Перчатки меня поразили так, что до сих пор эту бабк... даму помню. Ей больше подошел бы черный бентли, чем трамвай с Поскота, но бентли по маршруту не ходили. Вокруг дамы из благоговейного уважения даже образуется десяток сантиметров личного пространства.
В Лузановке открываются передние двери, и в вагон вваливается огроменная бабища, смотревшаяся бы в бентли примерно так же, как герцогиня на передней площадке набитого трамвая. Заволакивает несусветных размеров челночную сумку с какими-то дарами природы, покрытыми влажной землей, и бухает ее прямо на замшевые лодочки дамы. Дама пытается поджать ноги и вежливо просит бабищу снять с ее туфель сумку. В ответ бабища басом посылает ее на...
Герцогиня смеривает ее ядовито-презрительным взглядом, от которого, будь у бабищи на одну извилину больше, случилось бы самовозгорание, и говорит:
- Я там была чаще, чем ты на свежем воздухе. Сними сумку, корова.
Трамвай рыдал. Бабища вылетела на следующей остановке.